Американские наблюдения русского психиатра

Прототип разведчика Ладейникова

– Вадим, с вашим дядей Кононом Молодым, которого в фильме «Мертвый сезон» сыграл Донатас Банионис, вы даже в одной квартире много лет жили. Каким он вам запомнился?

– Это был очень обаятельный человек. Легко входил в контакт с людьми. Умел нравиться. Но при всем том, что очень многое он должен был скрывать, не мог говорить, был человек искренний. Конон был, слава богу, начисто лишен того, что сейчас принято называть политкорректностью. Это самое ужасное достижение XX века. Он любил хорошее застолье, хорошую выпивку, был гостеприимным человеком. Поддерживал отношения и с фронтовыми друзьями, и с теми, с кем когда-то учился. Хотя судьбы у всех складывались по-разному, но он продолжал дружить. Мы, конечно, ничего не знали. Считали, что Конон Трофимович работает во Вьетнаме по линии торговли. Когда его арестовали в Великобритании, слухи ходили. Впрямую о его разведывательной деятельности не говорилось, но можно было сделать соответствующие выводы. Когда же его обменяли, всё стало известно. Его предал один польский разведчик-перебежчик. У Баниониса при отсутствии внешнего формального сходства было много общего с дядей. Когда на роль Гордона Лонсдейла (полковник Ладейников) нашли актера, красивого, но глупого, Конон сказал: «Разве дурак меня сыграет?» В итоге в роли нашего разведчика снялся Донатас Банионис.

– Биография у Конона Молодого не совсем обычная. Он ведь в 1932 году, в возрасте 11 лет, отправился жить к тете в США, с тем чтобы там учиться, а в 1936-м, сказав, что соскучился по матери и сестре, вернулся в Москву…

– У родителей моей бабушки было много детей, которые рассеялись по всему миру. Сама она осталась в СССР. А вот ее сестра, Серафима Константиновна, оказалась в буржуазной Эстонии. Другая сестра, Татьяна Константиновна, балерина, ученица Клавдии Кульчицкой – педагога великой танцовщицы Анны Павловой, танцевала в свое время в Русском балете Дягилева, а затем руководила балетными школами в США и Франции. С 1958 года и до своей смерти в 1982 году она была директором и художественным руководителем «Балет дю Арт» в Париже. В 1930-е годы вместе со своей старшей сестрой, Анастасией Константиновной, Татьяна Константиновна жила в Калифорнии и принимала самое деятельное участие в воспитании отправленного матерью в США Конона.

Анастасия Константиновна как раз и есть та самая американская тетушка, к которой Конон поехал. Трудилась массажисткой, работа неплохо оплачивалась, ведь нужны изрядная физическая сила, выносливость. У нее была достаточно богатая клиентура, зарабатывала так, что могла по-человечески жить. Вот и взяла Конона на проживание, воспитание. Он не собирался эмигрировать. Ему предлагали там стипендию и обучение в университете, но он рвался в СССР к матери и сестре, которых любил, а потому, когда окончил школу, уехал в Москву.

– 1936 год – это сталинские репрессии, такой стереотип напрашивается…

– Не знаю, как он в 1930-е годы относился к стране. Мы с ним общались в 1960–1970-е, когда я уже был взрослым. Он не был фанатиком коммунизма, но был патриотом, вне всякого сомнения. Никакого негативного отношения к Советскому Союзу у него не было. Совершенно точно. И, насколько я Конона знаю, работа разведчика привлекала его не тем, что хорошо оплачивалась. Он мог прекрасно зарабатывать, чем бы ни занимался. В Англии Конон стал преуспевающим бизнесменом. Даже получил звание рыцаря за вклад в развитие британской экономики и стал сэром.

Он не был фанатиком коммунизма, но был патриотом, вне всякого сомнения. Никакого негативного отношения к Советскому Союзу у него не было. И, насколько я Конона знаю, работа разведчика привлекала его не тем, что хорошо оплачивалась

– А это не результат того, что он пользовался деньгами, которые ему как агенту выделялись из советской казны?

– Нет. Он действительно заработал хорошие деньги на машинах, устройствах для игрового бизнеса. Какой-то толчок был, что-то ему давали изначально, но он получал медали на международных выставках. Понимаете, Конон Молодый был выдающимся дилетантом. Окончил обычную американскую школу и факультет внешней торговли МГИМО. Специального образования в какой-то области у него, в общем-то, не было. Но за что бы ни брался, всё делал хорошо. Когда после обмена вернулся в Москву, стал переводить с английского художественную литературу, получалось очень неплохо. Он знал китайский и в соавторстве с двумя китайцами написал учебник китайского языка. Человек, знающий китайский, говорил мне, что это один из лучших учебников.

– То, что вы хорошо выучили английский, не заслуга дяди?

– Это связано скорее с издевательством Конона надо мной, над моей ленью. Хотя у меня с детства были репетиторы, потому что родители считали, что надо знать иностранный язык, я его совершенно не знал. И тогда дядя дал мне книжку Гарднера на английском – The Case of the Baited Hook, и мы стали вместе ее читать. Я очень многого не знал тогда, не понимал. Конон смеялся надо мной, дразнился. Не скажу, что я вскоре хорошо выучил язык, но стал понимать значительно лучше. Кстати, у меня никогда не было желания пойти по стопам дяди. Это все-таки надо иметь определенный склад характера. У меня взрослый сын, блестящий программист. Не потому, что мой сын, у него такая репутация в Силиконовой долине. Понять то, что он делает, я не могу. А он не может понять того, что мне кажется элементарным. Разный склад ума. Если бы я попытался делать то, что Конон, думаю, что меня бы разоблачили в течение нескольких часов.

– А его сын Трофим жил с вами?

– Конон женился, у него была приемная дочь, им дали квартиру. И Троша родился уже там.

– Насколько история, рассказанная в «Мертвом сезоне», повторяет то, что было в реальности?

– Весьма отдаленно, насколько мне известно. Однако урон стратегическому противнику Молодый нанес огромный. И этим очень гордился.

– Картина понравилась Конону?

– Да. Перед тем, как начинается сам фильм, звучит небольшая речь Рудольфа Абеля (Вильяма Фишера), который был совершенно замечательный, конечно, человек. Очень интересный, умный и, кстати, другой тип разведчика. Это будет, наверно, притянутое за уши сравнение, но я бы сказал так: если Абель академического плана разведчик, то Конон был разведчиком артистического плана. У них были хорошие отношения. Абели бывали у нас дома. Конон их любил. Масштаб Рудольфа Ивановича был такой, что те маленькие беседы, которые у нас с ним были, оставили в моей памяти заметный след. Ведь это люди… избитое выражение, но они действительно работали за идею. Неудивительно, что Абель страшно возмутился, когда ему какой-то начальник сказал: «Вы работайте, а думать тут будем мы».

– В детстве, в 1970-е годы, и сейчас, когда пересматривал, эта картина Саввы Кулиша воспринималась, конечно, по-разному. И не только в возрасте причина. Страны той уже нет. Люди другие.

– Когда я около двух лет назад вернулся из Америки, где жил с 1990 года, жена сказала, что я отстал от российской жизни и мне надо посмотреть ряд фильмов, которые я никогда не видел. Но и «Мертвый сезон» мы пересмотрели. Да, это два разных фильма – тогда и теперь. И они мне оба нравятся. При моей-то профессии я хорошо понимаю, что личность не меняется. Но изменился весь контекст. Современная Россия мне очень нравится. Я бы из этой страны не уехал.

Американская мечта

– А на что вы, вообще говоря, уповали, отправляясь в США?

– Было желание не столько переехать в Америку, сколько покинуть СССР. Раздражала идеология, чинуши. И я много лет был в отказе. Я подал на эмиграцию в 1977 году. Были комичные истории. Сегодня признают одним из лучших молодых психиатров, а завтра – в связи с подачей заявления на выезд – выгоняют за профнепригодность. Если бы я в 1990-м не уехал, то, прожив тут еще лет пять, уже остался бы совсем. Не хочу хаять Америку, это замечательная страна, правда, увы, деградирующая на глазах благодаря годам правления либералов, клинтонов и обам. В отличие от многих эмигрантов, я никогда не считал, что там рай. США – богатая страна с высоким уровнем жизни, но очень жесткая. Если вы способны пробиться – вам там будет хорошо. В противном случае вы хоть и не умрете с голоду и без медпомощи, но достойной жизни у вас не будет.

Пример. У меня была хорошая медицинская страховка. Без нее такое же обслуживание может оплачивать разве что миллионер. Счета за короткий период могут достигать сотен тысяч долларов. Заболев, я по своей страховке попал в больницу. Лежал в одноместной палате, с душем, с огромным телевизором, ко мне приходили с меню, спрашивая, какой фреш из десяти я пожелаю, какие блюда. А в другой раз меня забрали по скорой помощи. Отвозит скорая помощь независимо от страховки в ближайший госпиталь. А таковым был – для бедных. Обычные больницы в СССР были лучше.

Когда я возвращался в Россию, меня пугали, что в РФ ужасная медицина. Я врач, надеюсь, достаточно грамотный, заявляю: в Москве (про другие российские города не скажу, просто не знаю) врачи общей практики в среднем лучше, чем в Штатах. Московская медицина уступает американской в основном в смысле условий и медикаментов. С хирургией в Москве я, слава богу, не сталкивался, но, судя по результатам хирургического лечения моих родственников и знакомых, дела обстоят нормально. Но некоторые вещи приводят в недоумение: согласитесь, что в наше время делать эндоскопические процедуры без адекватного обезболивания – настоящее варварство…

– Замечательную медстраховку кто может в Штатах получить?

– Если человек работает, обычно страховку предоставляет ему работодатель. Я работал в больших компаниях, которые медстраховки своим сотрудникам оплачивают. Американская мечта – быть себе хозяином, открыть свой бизнес, то, что в России называется ИП. Но в этом случае у вас страховка только та, что вы сами купите. Вот корпорации и привлекают соцпакетом. А страховка страховке рознь. Скажем, моя покрывала практически всё: лекарства, стационар, анестезию, хирургию. И обычный человек, не работающий в крупной компании, такой полис никогда в США не покупает. Берут «катастрофическую» страховку, которая покрывает только ургентные состояния, скажем, инфаркт. Тысяч десять заплатите вы, а остальное, притом что лечение может стоить сотни тысяч долларов, оплатит страховка. Но в случае хронического заболевания такой полис ничего не покроет.

– Бесплатная медицина в США есть?

– Да. Но вы должны доказать, что вы нищий. Тогда вас на улице умирать не оставят. Я жил все эти годы в Чикаго. Скажем, там есть госпиталь, в котором человек, прежде чем будет принят, сутки отсидит в очереди, там жуткие условия, но исключительно хорошие врачи. Как минимум, травматология там лучшая в городе, если не в стране. Туда каждый день привозят раненых, подстреленных или каких-то бедных людей, у которых тяжелые заболевания. Туда попадают выходцы из Африки с какими-то редкими тропическими заболеваниями. У меня была знакомая врач, окончившая в этом госпитале резидентуру. Больницы за нее дрались, хотя обычно у молодых врачей проблема найти хорошую работу, потому что в ее резюме значилось место, где она проходила резидентуру. Это так же, как с юридической школой Гарварда: после нее вы можете в любую фирму устроиться.

– Вы по профессии психотерапевт?

– Я психиатр, психоаналитик. Если говорить о принадлежности к каким-то школам, то юнгианец. Хотя психотерапия прежде всего зависит от того, кто ее проводит, а не от школы или методики. Фрейд не был способен лечить гипнозом, потому и создал психоанализ. Он поехал в клинику Шарко, чтобы научиться гипнозу, но там понял, что Бог не дал ему такой способности, а на жизнь как-то надо было зарабатывать. И Фрейд разработал собственную методику – психоанализ.

– Есть такой стереотип, очень многие американцы посещают психоаналитиков. Насколько это так?

– У тех, у кого есть деньги, ходить к психоаналитику модно. Другое дело, что из десяти семь – шарлатаны. А еще там среди «приличных людей» принято посещать церковь. Но большинство американских церквей – это скорее клубы, чем храмы. Есть даже церковь, прихожане которой атеисты. В общем, принято отмечаться. Также вот принято и у психоаналитика бывать.

– Существует немало фильмов, в которых американцы принимают корректирующие психику препараты…

– Тут в том числе действует и фактор моды. Одно время всем назначали прозак. Но «самое модное» лекарство назначат, если вам не повезло с врачом. Хороший доктор не моде следует, а показаниям. Другой фактор – давление фармацевтических компаний. Их представители разъезжают по врачебным кабинетам, развозят чемоданы лекарств – бесплатные образцы. Даже бесплатные обеды приносят врачам. Всячески подкупают, при этом не нарушая закон.

Я знаком с достаточно большим количеством американских врачей. Есть среди них и невежественные дураки, по-другому не назовешь, которые себя рекламируют. А приличный врач никогда себя не рекламирует. Он в этом не нуждается. У него запись на год вперед. В Америке любого преподавателя, даже школьного, принято называть профессором. И, бывает, невежественный лекаришко, что-то где-то преподающий и называющий себя «профессором мирового класса», размещает в газетах рекламу, заманивая к себе не говорящих по-английски стариков.

– Раз уж мы о об этом, вопрос: в Советском Союзе была карательная психиатрия?

– За все годы работы психиатром в СССР, а я работал в разных больницах, и в Ганнушкина, и в 12-й, и где-то еще, уже не помню, я ни разу не видел здорового человека, помещенного в психиатрическую лечебницу. Не могу утверждать, что такого не бывало, но лично я такого не видел. Другое дело, что… Представьте себе, некий человек в советское время, например, с вялотекущей шизофренией ходит на работу мимо райкома КПСС и каждый раз вытягивается перед ним во фронт и честь отдает. Что могло быть? Скажут, чтоб прекращал дурака валять, и всё. А если тот ругается плохими словами перед райкомом? Поговорят с таким больным раз-другой, а потом, если не прекратит, госпитализируют. Безусловно, этот человек болен, но в медучреждение его поместили не по медицинским причинам, а по социальным. Вот такие случаи мне попадались. Но здоровых в психлечебницах я не видел и, честно говоря, в это не верю. Существует миф, что Снежневский придумал вялотекущую шизофрению по заказу «кровавой гэбни». Это бред невежественных идиотов. Академик Андрей Снежневский – выдающийся психиатр, один из крупнейших в свое время, но концепция вялотекущей шизофрении принадлежит не ему. И объективно вялотекущая шизофрения существует.

В самом студгородке безопасно, иной раз ни одного убийства в год не случается, что для Чикаго удивительно, но вот вокруг… В кампус ехать можно только на быстрой машине с запертыми дверями. Потому что преступность чудовищная

Демократическое устройство

– Вас не смущало наличие в Чикаго опасных гетто?

– В любом штате, в любом городе в США они есть. Кампус Чикагского университета раньше находился в богатом, хорошем районе, сегодня там вокруг опасные кварталы. В самом студгородке безопасно, иной раз ни одного убийства в год не случается, что для Чикаго удивительно, но вот вокруг…

– Речь, вероятно, об Инглвуде. Об этом районе документальный фильм снят.

– Да. Так вот, в кампус ехать можно только на быстрой машине с запертыми дверями. Потому что преступность чудовищная. Правда, парни, называющие друг друга «бро», и в хорошие районы приезжают. Могут въехать на машине в витрину бутика, похватают дорогих вещей и уезжают, сумки вырывают у прохожих, случается, даже и насилуют, но в нормальных районах это маловероятно. А в опасные едут, только если хотят умереть. Или чтобы от старой машины избавиться, получив по страховке. Человек приезжает с кем-то, кто согласился помочь, на двух автомобилях. Свой автохлам оставляет, а уезжает на машине напарника. Минут через десять можно заявлять об угоне.

– Как возникают чикагские гетто?

– Приличная съемная квартира в хорошем месте в Чикаго будет стоить как минимум 6–7 тысяч долларов в месяц. Значит, вы должны зарабатывать достаточно много, чтобы в таком районе жить. Купить небольшую квартиру в хорошем месте можно за полмиллиона долларов. Конечно, в таких районах живут обеспеченные респектабельные люди. Представьте, что там поселилась черная семья. Достойная, работающие люди. Но у них есть родные. И вот те – всякие. Появляются какие-то подозрительные подростки. У кого-то что-то украли, велосипед пропал. Старожилы постепенно начинают из такого района уезжать, арендуют в других местах, собственники свои метры продают. Жилье дешевеет. Тут уж туда начинает въезжать социальный класс пониже, потом еще ниже. В конце концов целый огромный район может превратиться в некое подобие бомжатника.

– Не понимаю, как может уживаться то, что белый американец, с одной стороны, страдает от черной преступности, а с другой, считает себя по определению виноватым перед афроамериканцами…

– Я тоже не понимаю. Сам видел. Идут черные с плакатом «Убей белого полицейского!» И полицейские (и белые, и черные), а их трясет от этого, ничего сделать не могут. Но если вы пойдете с плакатом «Убей черного полицейского!», вас тут же скрутят, это hate crime, это «преступление из ненависти», которое наказывается очень сурово. Замечу, чувство вины, если говорить вообще, есть у либералов, к консерваторам это по большей части не относится. Вообще было бы интересно побеседовать относительно особенностей либеральной психики. Необозримое поле для психиатра…

Творчество душевнобольных

– Как вы до издания в Америке литературного альманаха дошли?

– Я человек пишущий. Случайно познакомился с человеком, издающим еженедельник Reklama на русском. Бесплатная газета, в ней полторы сотни страниц. Там печатались и политические материалы, и отрывки прозы, и кошмарные вирши какие-то. И я его спросил, почему они такой мусор печатают. А он: хотите вести полосу? Но только, чур, бесплатно. Патологическая скупость – это тоже симптом, мне это профессионально интересно. В общем, я согласился заниматься этим бесплатно. Так в «Рекламе» появилась рубрика «Антология поэзии». Я в поэзии ориентируюсь неплохо, стал подбирать стихи, писать коротенькие эссе для рубрики. В основном занимался Серебряным веком, малоизвестными поэтами XIX века, переводной поэзией. Потом понял, что надо бы и из современников кого-то печатать. Начал их искать. Надо сказать, в Чикаго, как и везде, в связи с бурным развитием интернета на поверхности информационного пространства оказалось чудовищное количество графоманов. И в этом потоке очень трудно откопать что-то стоящее, потому что графоманы невероятно активны. Я их не люблю за то, что те, кто еще мало знают поэзию, читая графоманов, думают, что это и есть поэзия. И тогда такой человек перестает читать ее вообще или читает такую вот макулатуру. Я стал искать хороших авторов. Я много нашел их в Америке и очень много – в России. И мне захотелось издать что-то посолиднее. Нашлись спонсоры. Кто-то дал 500 долларов, кто-то – 50. Набрал несколько тысяч и благодаря бескорыстной помощи директора издательства «Водолей» Евгения Кольчужкина начал издавать альманах «Слова, слова, слова». Он выходил и в Чикаго, и в Москве. К сожалению, вышло только два номера. Экономическая ситуация в Америке ухудшилась, люди стали зажиматься.

– Что можете сказать о русской эмигрантской литературе Чикаго? Как она соотносится с литературой российской?

– В Чикаго есть такое известное эмигрантское место, что-то вроде Брайтон-Бич в Нью-Йорке. Там многие недавно прибывшие начинают свою чикагскую жизнь, потом переезжают в пригороды, более приличные районы. На английском звучит немного иначе, но эмигранты говорят «Диван». И вот они издали книжку «Пегас на Диване». Отборная графомания в основном. Но там попалась мне и хорошая поэзия. Позже я нашел еще немало достойных русских авторов по всей Америке. В каком-то смысле они – хранители русской культуры там. Назову навскидку Татьяну Шереметеву, Рафаэля Левчина, Бориса Кокотова, Ольгу Шенфельд. На самом деле их гораздо больше. Русские, живущие в США, читая их произведения, имеют больше стимулов не забывать родной язык, не утрачивать способности грамотно и красиво на нем изъясняться.

Ну а что касается литературы метрополии, я познакомился с замечательными московскими и питерскими поэтами, прозаиками, критиками (назову лишь несколько имен: Алена Бабанская, Сергей Шестаков, Данила Давыдов, Ольга Маркелова, Андрей Кротков, Олег Комков, Евгений Каминский), встретился с великолепными авторами во всех регионах России и не только России. Опять же навскидку: это живущий в Нижнем Тагиле Александр Кузьменков, лучший, на мой взгляд, литературный российский критик и выдающийся прозаик; это интереснейший прозаик и поэт Сергей Кузнечихин из Красноярска; Вера Кузьмина из Каменска-Уральского – настоящий, большой поэт. Можно долго перечислять провинциальных авторов. Провинциальная культура – это культура без всяких кавычек. Сергей Потехин из Чухломы – потрясающий поэт. Где-то под Воронежем бродит Валерий Исаянц – человек масштаба Хлебникова. Или возьмем харьковчан Сергея и Лилю Александровских и Георгия Кулишкина…

– В Википедии об Исаянце говорится: «Ведет жизнь дервиша, скитаясь по стране в электричках и периодически живя в лесу…»

– В 2013-м вышел в издательстве «Водолей» сборник Исаянца. Это событие. Когда-то я писал диссертацию на тему «Творчество душевнобольных», там речь шла об изобразительном искусстве. Многие художники были психически больными, хотя точнее сказать – были другими. Ведь психически больной – не оценочная категория. Это категория некоей инакости. Когда-то я заведовал дневным стационаром, была такая форма лечения. Не рекомендуется врачам с больными дружить, но я тогда с одним подружился. Он работал сантехником в ЖЭКе, не пил. Ничего об этом не зная, он сам додумался до основных положений сюрреализма. Это я к тому, что у этого человека был такой внутренний мир, которого у большинства хорошо образованных людей и близко нет.

Почитайте «Красный цветок» Гаршина. Никто лучше маниакально-депрессивный психоз не описал. Хотите что-то понять об онейроиде – почитайте произведения Жерара де Нерваля или Александра Грина. Писатели, страдавшие от психического заболевания, описывали его лучше, чем кто бы то ни было.

– Какой у Ван Гога был диагноз?

– Формально – эпилепсия. Я бы ему поставил шизофрению.

В 20-е годы прошлого столетия доктор Григорий Сегалин издавал «Клинический архив гениальности и одаренности». Там попадались как глупости, так и очень точные наблюдения. «Такой-то композитор попал в психбольницу, пытался наложить на себя руки в связи с психическим заболеванием, в его творчестве произошли такие-то изменения». Из этого мы обратный вывод можем сделать. Если мы видим, что творчество резко менялось каким-то образом, можем заподозрить психическое заболевание. Я, например, вижу основания предполагать, что у Льва Толстого была шубообразная шизофрения.

Однажды произошел вот такой случай: я считал пациента шизофреником, а заведующий отделением – симулянтом. Он говорит: «Придет консультант, Анатолий Ануфриев из Института психиатрии, посмотрим, что он скажет». Резюме Анатолия Кузьмича было таким: шизофреник симулирует шизофрению. Он болен, но он еще и изображает, что болен.

Так вот, Ануфриев, мой учитель, которому я обязан всем, считал, что самые лучшие описания психических нарушений сделаны писателями, а не психиатрами. За исключением тех случаев, когда психиатр был писателем. Выдающийся отечественный психиатр Виктор Кандинский, родственник знаменитого художника, в своей книге «О псевдогаллюцинациях», являющейся, с моей точки зрения, не только блестящей психиатрической монографией, но и явлением художественной литературы, описал под именем больного Долинина самого себя. Или почитайте «Красный цветок» Гаршина. Никто лучше маниакально-депрессивный психоз не описал. Хотите что-то понять об онейроиде – почитайте произведения Жерара де Нерваля или Александра Грина. Писатели, страдавшие от психического заболевания, описывали его лучше, чем кто бы то ни было. Гаршину не надо было понимать, чем он болен, он просто описал свою болезнь. На чем вся психиатрия и строится – на описании. И сделал это гениально.

Беседовал Владислав Корнейчук